Неточные совпадения
У нас теперь не то в предмете:
Мы лучше поспешим
на бал,
Куда стремглав в ямской карете
Уж мой Онегин поскакал.
Перед померкшими домами
Вдоль сонной
улицы рядами
Двойные
фонари карет
Веселый изливают свет
И радуги
на снег наводят;
Усеян плошками кругом,
Блестит великолепный дом;
По цельным окнам тени ходят,
Мелькают профили голов
И дам и модных чудаков.
Самгин мог бы сравнить себя с
фонарем на площади: из
улиц торопливо выходят, выбегают люди; попадая в круг его света, они покричат немножко, затем исчезают, показав ему свое ничтожество. Они уже не приносят ничего нового, интересного, а только оживляют в памяти знакомое, вычитанное из книг, подслушанное в жизни. Но убийство министра было неожиданностью, смутившей его, — он, конечно, отнесся к этому факту отрицательно, однако не представлял, как он будет говорить о нем.
Зимними вечерами приятно было шагать по хрупкому снегу, представляя, как дома, за чайным столом, отец и мать будут удивлены новыми мыслями сына. Уже фонарщик с лестницей
на плече легко бегал от
фонаря к
фонарю, развешивая в синем воздухе желтые огни, приятно позванивали в зимней тишине ламповые стекла. Бежали лошади извозчиков, потряхивая шершавыми головами.
На скрещении
улиц стоял каменный полицейский, провожая седыми глазами маленького, но важного гимназиста, который не торопясь переходил с угла
на угол.
— Пойдемте чай пить, — предложила жена. Самгин отказался, не желая встречи с Кутузовым, вышел
на улицу, в сумрачный холод короткого зимнего дня. Раздраженный бесплодным визитом к богатому барину, он шагал быстро, пред ним вспыхивали
фонари, как бы догоняя людей.
Драка пред магазином продолжалась не более двух-трех минут, демонстрантов оттеснили,
улица быстро пустела; у
фонаря, обняв его одной рукой, стоял ассенизатор Лялечкин, черпал котелком воздух
на лицо свое;
на лице его были видны только зубы; среди
улицы столбом стоял слепец Ермолаев, разводя дрожащими руками, гладил бока свои, грудь, живот и тряс бородой; напротив, у ворот дома, лежал гимназист, против магазина, головою
на панель, растянулся человек в розовой рубахе.
Самгин подошел к столбу
фонаря, прислонился к нему и стал смотреть
на работу. В
улице было темно, как в печной трубе, и казалось, что темноту создает возня двух или трех десятков людей. Гулко крякая, кто-то бил по булыжнику мостовой ломом, и, должно быть, именно его уговаривал мягкий басок...
На улице было пустынно и неприятно тихо. Полночь успокоила огромный город. Огни
фонарей освещали грязно-желтые клочья облаков. Таял снег, и от него уже исходил запах весенней сырости. Мягко падали капли с крыш, напоминая шорох ночных бабочек о стекло окна.
Чтоб избежать встречи с Поярковым, который снова согнулся и смотрел в пол, Самгин тоже осторожно вышел в переднюю,
на крыльцо. Дьякон стоял
на той стороне
улицы, прижавшись плечом к столбу
фонаря, читая какую-то бумажку, подняв ее к огню; ладонью другой руки он прикрывал глаза.
На голове его была необыкновенная фуражка, Самгин вспомнил, что в таких художники изображали чиновников Гоголя.
Было уже очень поздно.
На пустынной
улице застыл холодный туман, не решаясь обратиться в снег или в дождь. В тумане висели пузыри
фонарей, окруженные мутноватым радужным сиянием, оно тоже застыло. Кое-где среди черных окон поблескивали желтые пятна огней.
Нынешней зимой, в ненастный вечер, я пробирался через
улицу под аркаду в Пель-Мель, спасаясь от усилившегося дождя; под
фонарем за аркой стояла, вероятно ожидая добычи и дрожа от холода, бедно одетая женщина. Черты ее показались мне знакомыми, она взглянула
на меня, отвернулась и хотела спрятаться, но я успел узнать ее.
На дворе было уже темно;
улица тускло освещалась масляными
фонарями; в окнах немногих магазинов и полпивных уныло мерцал свет зажженных ламп.
Безветренный снег валил густыми хлопьями, сквозь его живую вуаль изредка виднелись какие-то светлевшие пятна, и, только наткнувшись
на деревянный столб, можно было удостовериться, что это
фонарь для освещения
улиц, но он освещал только собственные стекла, залепленные сырым снегом.
Самым страшным был выходящий с Грачевки
на Цветной бульвар Малый Колосов переулок, сплошь занятый полтинными, последнего разбора публичными домами. Подъезды этих заведений, выходящие
на улицу, освещались обязательным красным
фонарем, а в глухих дворах ютились самые грязные тайные притоны проституции, где никаких
фонарей не полагалось и где окна завешивались изнутри.
Забегали квартальные, поднялась чистка
улиц;
на столбах водворяли давно побитые
фонари, в суде мыли полы, подшивали и заканчивали наспех дела.
Главная
улица шоссирована и содержится в порядке,
на ней тротуары,
фонари и деревья, и метет ее каждый день клейменый старик.
Отыскать Розанова было довольно трудно. Выйдя от Барсова, он постоял
на улице, посмотрел
на мигавшие
фонари и, вздохнув, пошел в то отделение соседней гостиницы, в котором он стоял с приезда в Москву.
Простившись с Помадою, он завернул за угол и остановился среди
улицы.
Улица, несмотря
на ранний час, была совершенно пуста; подслеповатые московские
фонари слабо светились, две цепные собаки хрипло лаяли в подворотни, да в окна одного большого купеческого дома тихо и безмятежно смотрели строгие лики окладных образов, ярко освещенных множеством теплящихся лампад.
Вместе с Нюрой она купила барбарисовых конфет и подсолнухов, и обе стоят теперь за забором, отделяющим дом от
улицы, грызут семечки, скорлупа от которых остается у них
на подбородках и
на груди, и равнодушно судачат обо всех, кто проходит по
улице: о фонарщике, наливающем керосин в уличные
фонари, о городовом с разносной книгой под мышкой, об экономке из чужого заведения, перебегающей через дорогу в мелочную лавочку…
И он быстрым, невольным жестом руки указал мне
на туманную перспективу
улицы, освещенную слабо мерцающими в сырой мгле
фонарями,
на грязные дома,
на сверкающие от сырости плиты тротуаров,
на угрюмых, сердитых и промокших прохожих,
на всю эту картину, которую обхватывал черный, как будто залитый тушью, купол петербургского неба.
Она вышла из суда и удивилась, что уже ночь над городом,
фонари горят
на улице и звезды в небе. Около суда толпились кучки людей, в морозном воздухе хрустел снег, звучали молодые голоса, пересекая друг друга. Человек в сером башлыке заглянул в лицо Сизова и торопливо спросил...
Там, откудова он приехал, по ночам такой черный мрак, один
фонарь на всю
улицу.
В эту самую минуту
на улице послышался шум. Я поспешил в следственную комнату и подошел к окну. Перед станционным домом медленно подвигалась процессия с зажженными
фонарями (было уже около 10 часов); целая толпа народа сопровождала ее. Тут слышались и вопли старух, и просто вздохи, и даже ругательства; изредка только раздавался в воздухе сиплый и нахальный смех, от которого подирал по коже мороз. Впереди всех приплясывая шел Михеич и горланил песню.
На полных рысях неслась вице-губернаторская карета по главной Никольской
улице,
на которой полицеймейстер распорядился, чтоб все
фонари горели светлейшим образом, но потом — чего никак не ожидал полицеймейстер — вице-губернатор вдруг повернул в Дворянскую
улицу, по которой ему вовсе не следовало ехать и которая поэтому была совершенно не освещена. В
улице этой чуть-чуть не попали им под дышло дрожки инспектора врачебной управы, тоже ладившие объехать лужу и державшиеся к сторонке.
У Годневых тоже услыхали. Первая выскочила
на улицу, с
фонарем в руках, неусыпная Палагея Евграфовна и осветила капитана с его противником, которым оказался Медиокритский. Узнав его, капитан еще больше озлился.
Ночные прогулки под зимними звездами, среди пустынных
улиц города, очень обогащали меня. Я нарочно выбирал
улицы подальше от центра:
на центральных было много
фонарей, меня могли заметить знакомые хозяев, тогда хозяева узнали бы, что я прогуливаю всенощные. Мешали пьяные, городовые и «гулящие» девицы; а
на дальних
улицах можно было смотреть в окна нижних этажей, если они не очень замерзли и не занавешены изнутри.
Фонари свешивались поперек
улиц, пылали
на перилах балконов, среди ковров, фестонами тянулись вдаль.
Через минуту вышел
на улицу человек небольшого роста с
фонарем; высокий незнакомец, сняв почтительно свою шапку, открыл голову, обвязанную полотном,
на котором приметны были кровавые пятна.
Из арки
улицы, как из трубы, светлыми ручьями радостно льются песни пастухов; без шляп, горбоносые и в своих плащах похожие
на огромных птиц, они идут играя, окруженные толпою детей с
фонарями на высоких древках, десятки огней качаются в воздухе, освещая маленькую круглую фигурку старика Паолино, ого серебряную голову, ясли в его руках и в яслях, полных цветами, — розовое тело Младенца, с улыбкою поднявшего вверх благословляющие ручки.
Целые снопы огней льются
на улицу, испещренную движущимися
фонарями фиакров, а над головой темное, звездное небо, и кругом — теплая, влажная сентябрьская ночь.
Начало светать…
На Спасской башне пробило шесть. Фонарщик прошел по
улице и потушил
фонари. Красноватой полосой засветлела зорька, погашая одну за другой звездочки, которые вскоре слились с светлым небом…
Улицы оживали… Завизжали железные петли отпираемых где-то лавок… Черные бочки прогромыхали… Заскрипели по молодому снегу полозья саней… Окна трактира осветились огоньками…
В эту ночь по трущобам глухой Безыменки ходил весь вечер щегольски одетый искатель приключений, всюду пил пиво, беседовал с обитателями и, выходя
на улицу, что-то заносил в книжку при свете, падавшем из окон, или около
фонарей.
Весь мокрый, встал он
на ноги и вышел
на улицу. Темно было.
Фонари были загашены,
улицы совершенно опустели. Не отдавая себе хорошенько отчета, Колесов пустился идти скорым шагом. Прошел одну
улицу, другую… Прохожие и дворники смотрели с удивлением и сторонились от него, мокрого, грязного… Он шел быстро, а куда — сам не знал… Колесил без разбору по Москве… Наконец, дошел до какой-то церкви, где служили заутреню… Он машинально вошел туда, и встав в самый темный угол церкви, упал
на колени и зарыдал.
Когда я очнулся, то увидел, что я уже не дома, а
на улице, вместе с доктором стою около
фонаря.
— Ни одной ночи, — говорит, — бедная, не спала: все, бывало, ходила в белый зал гулять, куда, кроме как для балов, никто и не хаживал. Выйдет, бывало, туда таково страшно, без свечи, и все ходит, или сядет у окна, в которое с
улицы фонарь светит, да
на портрет Марии Феодоровны смотрит, а у самой из глаз слезы текут. — Надо полагать, что она до самых последних минут колебалась, но потом преданность ее взяла верх над сердцем, и она переломила себя и с той поры словно от княжны оторвалась.
И мы ждали, ни разу даже не вспомнив о происшествии, когда-то случившемся
на Рогожском кладбище, где тоже приехали неизвестные мужчины, взяли кассу и уехали… Мы терпеливо просидели у меня в нумере до вечера. В восемь часов ровно, когда зажглись
на улице фонари, за нами явилась четвероместная карета, нам завязали глаза и повезли.
И круто,
на полшага повернув, проплыл как бы по воздуху пустынную площадь и окунулся в темноту тихой, немощеной
улицы, еле намечаемой в перспективе несколькими тусклыми
фонарями.
И по
улице шли молча, торопясь дойти до перекрестка, где разветвлялись пути. Звякнула за углом в переулке подкова и вынырнули возле
фонаря два стражника
на тяжелых, ленивых лошадях. Хотели повернуть направо, но, увидев
на пустынной
улице двух прохожих, повернули молча в их сторону. Колесников засмеялся...
На улице замелькали огни
фонарей, и отозвался голос Панкрата в вестибюле.
— Кошмарное убийство
на Бронной
улице!! — завывали неестественные сиплые голоса, вертясь в гуще огней между колесами и вспышками
фонарей на нагретой июньской мостовой, — кошмарное появление болезни кур у вдовы попадьи Дроздовой с ее портретом!.. Кошмарное открытие луча жизни профессора Персикова!!
Я проснулся совсем; за стеной у меня было все тихо;
на улице мерцали
фонари; где-то ныла разбитая шарманка, и под ее унылые звуки разбитый голос пел...
Но люди разъехались, огни погасли, и сквозь зеркальные стекла
на потолок и стены лег кружевной и призрачный свет электрических
фонарей; посторонний дому, с его картинами, статуями и тишиной, входившей с
улицы, сам тихий и неопределенный, он будил тревожную мысль о тщете запоров, охраны и стен.
Вечер был тихий и темный, с большими спокойными звездами
на небе и в спящей воде залива. Вдоль набережной зажигалась желтыми точками цепь
фонарей. Закрывались светлые четырехугольники магазинов. Легкими черными силуэтами медленно двигались по
улицам и по тротуару люди…
Было тихо, валил снег и падал почти перпендикулярно, настилая подушку
на тротуар и
на пустынную
улицу. Никого не было прохожих, никакого звука не слышалось. Уныло и бесполезно мерцали
фонари. Я отбежал шагов двести до перекрестка и остановился.
Владимир Сергеич побежал
на крик. Он нашел Ипатова
на берегу пруда;
фонарь, повешенный
на суку, ярко освещал седую голову старика. Он ломал руки и шатался как пьяный; возле него женщина, лежа
на траве, билась и рыдала; кругом суетились люди. Иван Ильич уже вошел по колена в воду и щупал дно шестом; кучер раздевался, дрожа всем телом; два человека тащили вдоль берега лодку; слышался резкий топот копыт по
улице деревни… Ветер несся с визгом, как бы силясь задуть
фонари, а пруд плескал и шумел, чернея грозно.
Я поскорее вышел
на улицу, очень сконфуженный, крепко ругая себя. Над крышами домов таяли серые остатки зимней ночи, туманное утро входило в город, но желтые огни
фонарей еще не погасли, оберегая тишину.
Тамбов
на карте генеральной
Кружком означен не всегда;
Он прежде город был опальный,
Теперь же, право, хоть куда.
Там есть три
улицы прямые,
И
фонари и мостовые,
Там два трактира есть, один
Московский, а другой Берлин.
Там есть еще четыре будки,
При них два будочника есть;
По форме отдают вам честь,
И смена им два раза в сутки...
К часу ночи
на дворе поднялся упорный осенний ветер с мелким дождем. Липа под окном раскачивалась широко и шумно, а горевший
на улице фонарь бросал сквозь ее ветви слабый, причудливый свет, который узорчатыми пятнами ходил взад и вперед по потолку. Лампадка перед образом теплилась розовым, кротко мерцающим сиянием, и каждый раз, когда длинный язычок огня с легким треском вспыхивал сильнее, то из угла вырисовывалось в золоченой ризе темное лицо спасителя и его благословляющая рука.
Но как только сумерки упадут
на домы и
улицы и будочник, накрывшись рогожею, вскарабкается
на лестницу зажигать
фонарь, а из низеньких окошек магазинов выглянут те эстампы, которые не смеют показаться среди дня, тогда Невский проспект опять оживает и начинает шевелиться.
Начинало темнеть, надвигалась туча.
На слободку сыпался снежок, еще редкий, но уже закрывавший неясной пеленой далекие горы другого берега. Невдалеке
на небольшой возвышенности виднелись каменные здания резиденции, белые и чистенькие. В них уже спокойно светились большие окна. Огоньки
фонарей вспыхивали один за другим вдоль
улицы, чистенькие, холодные и веселые.
Спать еще рано. Жанна встает, накидывает
на голову толстый платок, зажигает
фонарь и выходит
на улицу посмотреть, не тише ли стало море, не светает ли, и горит ли лампа
на маяке, в не видать ли лодки мужа. Но
на море ничего не видно. Ветер рвет с нее платок и чем-то оторванным стучит в дверь соседней избушки, и Жанна вспоминает о том, что она еще с вечера хотела зайти проведать больную соседку. «Некому и приглядеть за ней», — подумала Жанна и постучала в дверь. Прислушалась… Никто не отвечает.